24 июля (12 июля по старому стилю) 1828 года родился журналист, прозаик, литературный критик и теоретик революционного движения Николай Гаврилович Чернышевский. В мае 1864 года он был приговорён судом на семь лет каторжных работ со ссылкой в Сибирь на вечное поселение за участие в революционной деятельности.

Подробности этого судебного процесса можно прочитать в изданиях, хранящихся в фонде сектора редких книг Оренбургской областной библиотеки им. Н. К. Крупской.

 

Суровый приговор в отношении Николая Чернышевского вызвал множество слухов и пересудов: будто правительство сводит с литератором счёты за его резко оппозиционную литературную деятельность, а сам судебный процесс лишён «всякого понятия законности».

Подобные разговоры подогревал тот факт, что в руках следствия «не было ни одного свидетеля, заслуживающего доверия, и ни одного подлинного неподдельного документа». Считалось, что весь процесс подстроен Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии, а среди основных доказательств вины Н. Г. Чернышевского были ложный донос Всеволода Костомарова и Петра Яковлева, подложные записка и письмо, авторство которых по почерку было приписано судом Николаю Гавриловичу.

Если в советской исторической литературе процесс Чернышевского рассматривался как образец незаконного «царского судилища», то еще в 1913 году профессором, доктором исторических наук Михаилом Васильевичем Клочковым была высказана другая точка зрения. Он считал Николая Гавриловича активным участником революционного движения, чья вина лишь не была документально доказана.

В связи с докладами агентов, сообщавших, что Н. Г. Чернышевский занимается тайной агитационной деятельностью, в конце 1861 года за литератором был установлен скрытый полицейский надзор. Первый анонимный донос на Н. Г. Чернышевского поступил в полицию в середине 1862 года. Его составитель называл редактора журнала «Современник» «коневодом юношей», «зловредным человеком», «язвой всему» и «вредным агитатором», которого нужно удалить из столиц «ради общего спокойствия».

7 июля 1862 года на границе было перехвачено письмо от А. И. Герцена к Н. Г. Чернышевскому с предложением издавать «Современник», закрытый по распоряжению властей, в Женеве. На следующий же день в квартире литератора был проведён обыск, бумаги и часть книг изъяты и отправлены для разбора в Третье отделение, корректурные листы и материалы для журнала опечатаны в запертом кабинете. Николай Гаврилович был посажен в Петропавловскую крепость, к нему никого не допускали.

Первый допрос подследственного был проведён лишь спустя четыре месяца. Следователь интересовался: «...с кем именно из этих лиц [находящихся за границей русских изменников] вы были в сношениях, в чём заключались эти сношения <...>, а также кто участвовал с вами в этом деле». Ответ Чернышевского о том, что он находится в личной неприязни с Герценом и Огарёвым, был признан «неуместным». На следующий день от литератора потребовали вновь ответить на этот вопрос. Николай Гаврилович сказал, что «ни с кем из таких лиц <...> не был ни в каких сношениях». После этого он был возвращён в камеру, где прождал следующего допроса более пяти месяцев.

В марте 1863 года дворянин Всеволод Костомаров, бывший «политический агитатор», осуждённый за государственное преступление, в сопровождении жандармского капитана Чулкова встретился в Москве со своим переписчиком - мещанином Петром Яковлевым. Результатом этого разговора явились письменные показания П. Яковлева, будто Чернышевский летом 1861 года уговаривал Костомарова напечатать своё воззвание «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон».

Через три дня Костомаров написал своему другу Соколову письмо, начинавшееся фразой: «Ну вот, наконец, я и дождался возможности говорить с вами на свободе...», где рассказывал о своём участии в революционном движении и обвинял в своём несчастье Чернышевского, Шелгунова и Михайлова, называя первого «вдохновителем всех революционеров».

В. Костомаров заявил, что Н. Г. Чернышевский был главой и вдохновителем революционного кружка, что вместе с Н. В. Шелгуновым и М. И. Михайловым он в целях распространения их среди народа задумал и составил три революционных воззвания - к барским крестьянам, к солдатам и к раскольникам. Два из них он якобы передал для тайного печатания.

На последовавшем допросе Н. Г. Чернышевский заявил, что знаком с В. Костомаровым лишь по журнальным делам, никаких статей не писал и никаких поручений ему не давал. Карандашную записку, якобы написанную им, Николай Гаврилович не признал, сказав, что она написала «красивее и ровнее» его настоящего почерка.

Для выяснения истинности слов В. Д. Костомарова из Сибири в Петербург был привезён Н. В. Шелгунов. Он заявил, что «участия в составлении воззвания не принимал, <...> с Костомаровым даже не имел случая сталкиваться, ибо служил постоянно по специальной и учебной лесной части».

Н. Г. Чернышевский отказывался признать, что записка с воззванием написана его рукой, поэтому 6 июня 1863 года Правительствующий Сенат постановил прибегнуть к единственному средству - «сделать сличение почерка с прочими его бумагами, им не отвергаемыми, через секретарей Сената». Большинство лиц, сличавших почерки, «не решились категорически утверждать», что эта записка принадлежит Чернышевскому, но сенаторы М. М. Карниолин-Пинский, Н. Е. Лукаш, А. В. Веневитинов, граф Д. А. Толстой, обер-прокурор Святейшего синода Я. Я. Чемодуров и другие признали записку написанной рукой обвиняемого.

Затем, совершенно неожиданно, 23 июля 1863 года В. Д. Костомаров «отыскал» дома письмо Н. Г. Чернышевского к А. Н. Плещееву, в котором содержалась просьба написать антиправительственный манифест к крестьянам. 24 июля на представленные суду доказательства Николай Гаврилович ответил, что не является автором этого письма. Сличение почерка было проведено 30 июля, и на этот раз секретари единогласно признали, что «как письмо, так и бумаги писаны одной и той же рукой».

В октябре 1863 года был допрошен А. Н. Плещеев. Он заявил, что первая страница письма написана как будто рукой Чернышевского, «но дальше почерк сбивается и становится менее похожим».

Ознакомившись с результатами экспертизы, Н. Г. Чернышевский попросил разрешение сравнить при помощи сильной лупы письмо с бумагами, писанными рукой В. Костомарова. Однако Сенат признал «домогательство» подсудимого незаконным и в просьбе ему отказал.

В прошении, направленном на имя императора, Николай Гаврилович указал на противоречия в показаниях Костомарова и слабость имевшихся против него улик. При этом все его опровержения носили голословный характер. Литератор не сослался ни на одного свидетеля, не указал ни одного какого-либо письменного или вещественного доказательства. Он боялся «бросить тень подозрения» на кого-либо из своих друзей и считал, что его логически построенное подробное опровержение убедит судей в его непричастности. Итогом такой модели защиты стала внесённая в приговор фраза судей: «Против улик сих сам Чернышевский никакого опровержения не представил». Литератор был приговорён судом к каторжным работам на семь лет со ссылкой в Сибирь.

Несмотря на использование следствием ложных показаний и улик, нельзя не отметить, что Н. Г. Чернышевский являлся активным участником революционного движения. В дневнике, относящемся к началу 1853 года, он записал: «Мне должно жениться, чтобы стать осторожнее, потому что если я буду продолжать так, как начал, я могу попасться в самом деле.<...>Должна быть какая-то защита против демократического, против революционного направления, и этою защитою ничто не может быть, кроме мысли о жене».

В начале 1861 года Чернышевский вместе с Михайловым и Шелгуновым обсуждал возможность издания прокламаций, обращённых к солдатам и к крестьянам, однако они не были напечатаны. Летом того же года М. И. Михайловым при участии Н. В. Шелгунова была выпущена прокламация «К молодому поколению», в которой составитель задавался вопросом, не испугается ли читатель того, чтобы для блага народа «пришлось вырезать сто тысяч помещиков».

Осенью 1861 года в связи с введением новых университетских правил в Петербурге начались студенческие волнения. Николай Гаврилович принял в делах студенчества горячее участие. Он прекрасно знал о существовании негласного комитета студентов, обсуждавших возможность вооружённого восстания, и был в курсе всех дел, направленных на сопротивление властям. Результатом этого стали упорные слухи, что именно Чернышевский является тайным руководителем студенческого движения и автором прокламации «К студентам».

Весной 1862 года в Петербурге был организован тайный кружок, лёгший в основу революционного общества «Земля и воля». Его руководство прикрывалось именем и авторитетом Н. Г. Чернышевского, а между литератором и одним из идеологов народничества - Л. П. Лавровым -  установились «особенно дружеские отношения».

Данные факты, известные широкому кругу лиц, убеждали современников в том, что Н. Г. Чернышевский не только причастен к революционной деятельности, но и занимает весьма влиятельное положение в революционных кругах. При этом Николай Гаврилович был решительным противником частичных и несвоевременных выступлений. Основываясь на опыте европейских революций, он понимал, что подобные действия несут за собой тяжёлые последствия. Свою задачу литератор видел в сдерживании молодых порывов и попытке всей силой своего авторитета воспрепятствовать необдуманным и случайным выступлениям.

На примере М. И. Михайлова Чернышевский знал, что причастность к антиправительственной деятельности карается каторгой и ссылкой, и поэтому в своих показаниях он строго держался одной определённой тактики - отрицать всё, что может служить к обвинению. В защите он с блеском проявлял свой острый ум, неординарную память и тонкую предусмотрительность. Ещё в своём дневнике за 1852-1853 год Николай Гаврилович писал: «Меня каждый день могут взять. Какая будет тут моя роль? У меня ничего не найдут, но подозрения против меня будут весьма сильные. Что же я буду делать? Сначала я буду молчать и молчать. Но наконец, когда ко мне будут приставать долго, это мне надоест, и я выскажу свои мнения прямо и резко. И тогда я едва ли уже выйду из крепости».

В противовес показаниям друзей Н. Г. Чернышевского (Н. В. Шелгунова и А. Н. Плещеева) Всеволод Костомаров был хорошо знаком со всеми участниками процесса. Он присутствовал при их разговорах и входил в круг самых доверенных лиц. В. Костомаров «благоговел перед Чернышевским» и даже заказал «портрет своего героя» в величину фотографии, который держал на своём столе. Николай Гаврилович платил ему «дружеским участием», охотно помещал его стихи и пьесы в журнале, хлопотал об устройстве Костомарова преподавателем в кадетский корпус, готов был оказать содействие в получении заработка и в поездке за границу.

Н. В. Шелгунов до начала процесса относился к В. Костомарову дружески и участливо. Молодой журналист часто бывал у них дома и имел переписку с женой Шелгунова Людмилой Петровной.

Таким образом, В. Костомаров доподлинно знал об антиправительственной деятельности Н. Г. Чернышевского и владел фактическими сведениями. Поэтому его слова о действиях обвиняемого, там, где их можно проверить сторонними свидетельствами, оказались абсолютно верными.

Для Николая Гавриловича ситуация усугублялась ещё и тем, что он путался в показаниях. Так, на одном из первых допросов он заявил, что с государственным преступником М. И. Михайловым «мало знаком, знаком лишь по литературным делам». Лишь после того, как Н. Г. Чернышевского уличили во лжи, он вынужден был признать, что это его добрый знакомый, с которым за обедом он вёл беседы на политические и общественные темы.

На первом допросе Николай Гаврилович заявил, что не имел ни с кем из лиц, распространявших против правительства злоумышленную пропаганду, никаких отношений, но затем стал утверждать, что, несмотря на знакомство с ними [Герценом и Огарёвым], его деятельность была «открыта и законна». Кроме того, в ходе следствия выяснилось, что с Герценом Чернышевский лично беседовал во время поездки заграницу в 1859 году и позднее просил передать ему [А. И. Герцену], чтобы тот не завлекал молодёжь.

Процесс Чернышевского всколыхнул русское общество. Повсюду обсуждали суровость приговора, спорили о виновности литератора. 19 мая 1864 года на Мытнинской площади в Петербурге состоялась гражданская казнь. Специально для экзекуции было сооружено возвышение, на котором стоял чёрный столб с цепями. Всю площадь оцепили жандармы и городовые. Н. Г. Чернышевского доставили в тюремной карете. С него сняли фуражку и прочитали обвинение. После прочтения приговора литератор был опущен на колени, а над его головой сломали шпагу. Дальше процедура предусматривала прикрепление Николая Гавриловича цепями к столбу. На грудь его была прикреплена табличка с надписью «Государственный преступник». Спустя пятнадцать минут Чернышевского подняли с колен, посадили в карету. А уже на следующий день его отправили в Сибирь.

Проживая один, в тяжёлых погодных условиях, вдали от семьи и родных, вырванный из привычного круга занятий, Н. Г. Чернышевский «не жил, а медленно мучился и угасал». Он не мог простить себе, что, доверившись В. Костомарову, так обманулся в нём. Встретив М. И. Михайлова в Сибири (первый лично познакомил его с В. Костомаровым), Николай Гаврилович вёл себя с ним очень холодно, как будто тот был ему малознакомым человеком.

Досталось и А. Н. Плещееву, который также рекомендовал литератору В. Костомарова. Если до своей ссылки Николай Гаврилович, говоря о переводах Плещеева, выделял «Вильяма Ратклиффа» Гейне (пьесу, перевод которой автор посвятил ему), то в 1880-х годах, работая над биографией Н. А. Добролюбова, на одном из писем А. Н. Плещеева он сделал пометку: «Если бы [я] знал о намерении П-ва сделать её, то попросил бы не делать, т.е. Ратклифф казался мне дурацким произведением».

По освобождении из ссылки в 1883 г. Николай Гаврилович Чернышевский просил своих друзей говорить о Костомарове как о психически ненормальном человеке.

 

Список литературы:

1. Клочков, М. В. Процесс Н. Г. Чернышевского / М. В. Клочков // Исторический вестник. - 1913. - № 9. - С. 889 - 919;

2. Клочков, М. В. Процесс Н. Г. Чернышевского / М. В. Клочков // Исторический вестник. - 1913. - № 10. - С. 157 - 190.

3. Лемке, М. К. Политические процессы в России 1860-х гг.: по архивным документам / М. Лемке. - 2-е издание. - Москва; Петроград: [б. и.], 1923. - VIII, 684 с., 9 л. ил., портр., 4 л. факс.